antohin

...


Write Russian * РУССКИЕ СТРАНИЦЫ *
What was he writing? The Book of Fool! RussianPages
Anatoly, in his 50s

Russian-American Theatre

Anatoly? Боюсь я этому человеку дать слово -- он все пьесу заговорит. А что с ним в конце? Ведь это он, кто хочет застрелиться. Что они, спасают его? Может он и есть герой и самый драматичный -- много знает.

Когда он приходит и когда уходит? Или остается со всеми, когда СЫН уходит? Или с мертвыми? Тоже умер?

Появляется опять Анатолий, весь в крови: Не надо больше. Не убивай. Ведь я -- это ты. Не надо. Хватит. Слышишь?

Summary

RedSquare
Father-Russia, nonfiction

Notes


Анатолий

2006: antohins.vtheatre.net + plays + family
В черном костюме, молчит, пьет. - А я из другого столетия-тысячелетия.

Act I. Когда появляется, когда уходит?

СЫН. А это кто? Вон там, в кресле, в углу.

ОТЕЦ. Устал ты тоже, сын. Что тебе спешить, выспись, завтра поедешь.

АНАТОЛИЙ. Не узнаешь?

СЫН. Ты?

АНАТОЛИЙ. Да, ты. Постарел?

СЫН. А почему в трауре? Умер кто?

АНАТОЛИЙ. Умер.

ОТЕЦ. Только, ты здесь?

СЫН. Здесь, здесь, спи.

АНАТОЛИЙ (СЫНУ). Что же ты не скажешь ему, что отмалчиваешься? Расскажу, как у тебя и Эстер ладони как камни стали после двух этажей паркетных полов, сами делали, арендовали эту машину и комнату за комнатой. Я тогда о тебе думал, как бы ты радовался этим американским игрушкам - the power tools. Краску снимают, лак... Мы еще на кампусе жили, на территории университе, я возвращаюсь после классов, так хотел семью в свой дом перевести, у меня ведь своего дома никогда не было. Я вечерами и ночью один работал. Алеша ведь летом родился, даже не ползал еще. Приезаю, а я двери не закрываю до сих пор, ни машину, ни дом, я ведь свободный человек? Эстер и Саша закрывают, а я нет. Нет, пусть этот урод придет, пусть этот идиот войдет, или я или он - take your chances! Я вхожу и вижу кучу говна in the living room. Зачем? Почему? Он все мои механический игрушки украл, но зачем же насрал? Я лопату взял и его дерьмо выбросил ...

ОТЕЦ. Устал ты, сынок. Дорога ведь длинная...

СЫН. Папа, я о тебе всегда помнил...

АНАТОЛИЙ. Да нет, не конец этой нашей истории. Вспомнил я как мой дед, твой отец насрал вместе со всеми красными хулиганами на паркетном полу в Зимнем Дворце и как он горд был. Я ведь его помню, деда. Живым и мертвым помню. Лоб его холодный, сколько мне было, шесть, семь? Откуда я это знаю, от него, тебя? Что же здесь смешного? Насрать в моем доме? Смешно? Я никому об этом не сказал. Они не знают, Эстер и дети. Что жили в обосранном доме. Это где мы живем. Они надо мной смеялись, на картошке, во ВГИКе, когда я сказал, что все мы обосранцы. Смешно? Где они теперь? Смеются?

... А ты помнишь, как она молилась, какой длинный список, и мертвые и живые, большинства я даже и не знал, за раба твоего и в самом конце - за меня...

СЫН. Что же ты с ним не поговоришь?

АНАТОЛИЙ. Да что он понимает, мальчишка.

СЫН. Поэтому и надо с ним говорить.

АНАТОЛИЙ. Сам с ним говори.

СЫН. Не могу.

АНАТОЛИЙ. И я не могу.

(Толя сидит, курит. Входит Папа. Анатолий и Сын закуривают.)

АНАТОЛИЙ. Пора.

СЫН. Страшно.

АНАТОЛИЙ. Дурак ты. И ты и этот (на Толю), какие вы все дураки! Да что делать? Куда от вас денешься? Но когда-нибудь это все кончится. Бабка Малашка счастливая была. У нее было для чего жить и умирать. Здесь - для тех, кого любишь. А там - еще лучше, все, кого любишь вокруг, навсегда. Те, кто до тебя, но жизнь тебе дали. Те, кто после -- потому что от тебя. Счастье, рай, это одно и тоже. Ах, какие мы все дураки!

СЫН. Так скажи ему! Отцу скажи... Не услышат.

АНАТОЛИЙ. А ты, ты слышишь? Или слушаешь?

СЫН. Прости. Я не думал, что так долго жить буду. Что придется с тобой говорить. Не знаю, что я думал.

АНАТОЛИЙ. Ты ведь Беккета знаешь?

СЫН. Знаю, читал. К чему это?

АНАТОЛИЙ. А к тому. Скажи ему то, что она говорила. Что все еще впереди, что встретит он всех - и маму, и Олю, и его мать, бабушку. Дурак ты, старик, не сможешь. А жалко.

....

АНАТОЛИЙ. Иди на балкон и кричи. Я скажу тебе, что кричать.

СЫН. Кричать? Поздно уже...

АНАТОЛИЙ. Иди, праздник. Да они все сумашедшие, они поймут. Иди.

(СЫН выходит на балкон, АНАТОЛИЙ в комнате)

Эй, вы, дураки! Давай.

СЫН (кричит). Эй, вы, дураки!

АНАТОЛИЙ. Ничего вы не знаете! Кричи!

СЫН. Ничего вы не знаете!

АНАТОЛИЙ. Ничего напрасного нет!

СЫН. Глупо это.

АНАТОЛИЙ. Выпей еще и кричи.

ГОЛОС. Сам мудак! Будешь орать, я тебя жопу на уши повешу!

СЫН. Мудаки, не напрасно все это было!

АНАТОЛИЙ. Россия теперь везде. Как греки. Россия мир изменила!

СЫН. Чушь какая-то...

АНАТОЛИЙ. Молчи. Кричи. Они услышат.

... Сын кричит, слов не понять.

АНАТОЛИЙ. Я в белой рубашке, тоже в мае, не знаю, сколько мне, пятнадцать, никого вокруг, может быть два или три утра, иду с улицы Горького, через Красную Площадь, домой, в Замоскворечье, через каменный мост, и фонари в черной воде, тихо, чисто, как после дождя, все спят, даже Кремлевские вороны и куранты. Я остановиться хочу, так хорошо, но не могу, ноги так и несут от счастья. Да что так радостно? Что молодой? Что ночь прекрасна? Что жить хочется? Что один в городе? Не знаю, ничего не знаю. И даже на Пятницкой никого, а потом переулки, переулки, Озерковская набережная. Откуда я шел, не помню, только как шел помню, как рад жизни был помню. О чем я думал -- да сразу обо всем. Влюблен наверное был...

(вместе с СЫНОМ говорит)

ОТЕЦ. И я вспоминаю. Войну, до войны, после...

(когда он с Анатолием смог заговорить?)

АНАТОЛИЙ. Помнишь, как тогда мы от бабки Ольги убежали на Оку, на велосипедах. И с лодки ловили весь день. Десять, наверное, было, может меньше. Я что-то тогда знал, чего сейчас не знаю. Словно забыл. Я этот день вспоминаю и хочу вспомнить то чувство. Что все знаю, что жить хорошо, что мир большой и все для меня. И это все только начало - и уже так много всего. Может это еще вернется? Я ведь тогда тоже один был -- и счастье было в этом, что вот он я, живу! Что же это я сделал? И река ведь там же, и вода, и песок. Ведь ничего не потеряно! Это только я потерялся. Мне бы того мальчика найти. А может его больше нет? Может умер он, а я и не заметил. Может закон такой есть, что своей смерти не замечаешь. Может так и надо, потому что смерть - ерунда одна, ничего не значит. Замечать надо важное. Вот дереаья до пятого этажа доросли, вот май и листья молодые, это важно. А живой ты или мертвый - тебе-то какая разница, если счастлив? Ведь мальчик этот на реке не знал, что он живой. Вот и весь секрет. Если счастлив, то и нет никакой смерти. А почему мне счастливым не быть? Вода, песок, сосны - отнять нельзя. Теперь это навечно, это ведь память моя. Ах, как глупо все -- кто может это забрать? Какая смерть? Ничего ты не понимаешь, дурак! Мама не умерла, она этот глупый пионерский галстук на столе гладит и поет. Не мешай, не лезь -- она счастлива -- я прошу. Ты что не слышишь? Голос чистый - "Нас утро встречает прохладой" -- ну так что, что слова советские, счастье-то ее! Не убивай. Солнце в стеклах, в ее волосах, как золото. И воздух весной пахнет. Ничего ты не понимаешь. Галстук шелковый, нежный. Ты думаешь "пионерский" -- а она чуствует, тонкий, легкий, красивый. Что же ты все коверкаешь? У тебя все черное, а у нее светлое. Это ее сын, сынок, сыночек...

СЫН молчит.

Где эти пластинки? На даче, наверное. Замороженные звуки и голоса. Умирать страшно. Чем дольше живешь, тем страшнее.

"Любовь Папы и Мамы" -- где эта история? Пока не вижу, а без нее нельзя!

Notes